"what do you see, when you look at me?
don't cover my scars, let them bleed
tell me, is this how it's supposed to be?
well then, i'm so, i'm so happy."

их история не соберёт миллионов на премьере как титаник. их историю не писал николас спаркс. нет, их историю написала пьяная в хлам старшеклассница, после своего пятого хартбрейка за месяц. им счастья в друг друге найти не суждено было, но они всё равно пытались, до последнего хватаясь за иллюзию идеала, которого не существовало. он не был её принцем на белом коне, да и афина, давайте на чистоту, на принцессу не сильно похожа.

они – два поломанных человека, которые встретились в самый удобный для жизни момент. не каждая история в коридоре перед кабинетом психолога начинается, но каждому свое, eh? джейден любил идею о любви, а афина любила быть нужной, идеальная неидеальная пара. они были счастливы настолько, насколько жизнью побитые люди могли быть, насколько умели. афине казалось, что после круговорота абсолютного дна, жизнь ей наконец-то лучик солнца подарила. влюблённая афина настолько же наивна, как афина в тринадцать.

"maybe i wasn't leavin', maybe you made me go,
maybe there was a reason for our behaviour tho.
maybe it was the pills or the house on the hills,
maybe it was the thrills, baby this love kills."

она говорит, что он её любил сильно, а её друзья говорят, что это была одержимость. она говорит, что вышла бы за него замуж, а её друзья говорят, что restraining order звучит неплохо. афине кажется, что её не понимают вовсе, что никто уже никогда не поймет её так, как её понимал джейден. она хватается за каждый отголосок памяти, по субботам перебирая поларойодные снимки, где они ещё не знают, что за углом поджидает разбитое сердце и нескончаемый поток слёз и обиды.

саммерсон была уверена, что однажды фамилию его носить будет, джейден был в этом уверен, тоже. ровно до того момента, пока их существование о реальность не споткнулось. у афины выкидыш в двадцать один, а у джейдена съехавшая крыша на той же почве. они – яркий пример того, до чего доводит путь саморазрушения. вместо того, чтобы искать друг в друге поддержку, они в самые тёмные уголки собственного разума подались. и вот уже она голос срывает в очередную ссору; и вот уже джейден шею её сжимает слишком сильно, пока её глаза не закатываются и сознание не покидает тело. она говорит – это одна лишь ошибка, а её друзья говорят, что обратного пути нет.

их фортуна сведёт только лет через шесть, когда джейдена с друзьями в бар занесёт, где афина работает. судьба над ними знатно посмеется, потому что джейден всё так же поехавший головой, а афина всё так же любит быть нужной. а ещё афину жизнь ничему не учит и её жизнь, в целом, круговорот неудачных решений. одним из которых будет джейдена в постель свою впустить столько лет спустя, наивно полагая, что он на утро исчезнет.

одержимость – это болезнь, от которой лекарства джейден не знал.

Ты ворвалась в мою жизнь маленьким нежным ураганом. Нежданно-негаданно. Милое и дивное создание, только-только познающее все изъяны взрослой жизни, делающее решительный шаг в бесконечное переплетение нитей чужих судеб. Такому невинному созданию должен был достаться кто-то другой, менее очерненный превратностями жизни, менее осквернённый, не наполненный ядом и желчью, без запаха сигаретного дыма в прядях волос и на кончиках пальцев. Однако воля случая поставила жирную точку в мареве вселенских противоречий.

Мы познакомились около года назад на похоронах твоей тётушки. Ты была прекрасна в своей скорби, меня занесло на кладбище случайным ветром и зацепило за ветвь с едва распустившимися бутонами твоих нежных ладоней. Я проявила несвойственное мне сострадание, вовремя подставила плечо под твою аккуратную головку, когда рыдания вырвались наружу. Ты нашла во мне необходимую в ту минуту поддержку, увидела её возможность в дальнейшем. Стала нуждаться во мне, подобно тому, как юный цветок нуждается в лучах солнца. Я была Затмением, твоим Чёрным Солнцем. Ты знала, что меня греет ночами моё личное солнце, и всё равно отдалась порыву, поддалась воле судьбы и девственной кровью подписалась в кратковременном договоре наших сошедшихся судеб.

Ты рано столкнулась со смертью, она не является для тебя запретной темой. Спокойно рассуждаешь на подобные темы, посвящаешь в тонкости семейного бизнеса; даже с родителями своими умудрилась меня познакомить. Я им понравилась. Тебе нравятся мои шутки, спокойно относишься к моему специфичному юмору, к моим странным и жутким увлечениям. Мне нравится твой смех, твоя нежность отзывается во мне желанием защищать, топит льды моей вечной мерзлоты, из-за чего ты накликала на себя незримую беду в виде моего сложного лучшего друга. Он тебя не трогает, потому что боится потерять меня, однако его пренебрежительное отношение чувствуется за версту, стоит вам только пересечься случайно или в моей обобщающей компании.

К слову о твоих родителях. Они сколотили неплохое состояние на оказании ритуальных услуг, отчего ты с пелёнок перестала бояться смерти. Она не стала тебе интересна, как то произошло со мной, ты просто приняла возможность её прихода, записала это как нечто данное с самого детства и спокойно живёшь с этим. В семье тебя любят, ни в чём не ограничивают, отчего ты не тянешься ни к каким проявлениям подросткового бунта и актов неповиновения. Однако ты тянешься ко мне, а я уже своего рода опасность, яд, отравляющий и туманящий разум хуже всякого наркотика. Твои родители одобрили это увлечение.

Ты была маленьким лучиком, трепетным увлечением, которое, увы, продлилось чуть больше полугода, однако навсегда оставило свой след не только на множестве фотографий, но и, что самое главное, в моём сердце и в моей памяти. А подобная честь была оказана не каждому. Разошлись спонтанно, пусть никто даже не думал о том, встречаемся ли мы. Просто поняли, что нам больше не по пути, что не будет уже той нежности, которую мы дарили друг другу. Остались друзьями, ты стала одной из немногих близких подруг. Одной только тебе, не считая Августина, я могу позвонить среди ночи, влезть через окно в твою комнату, чтобы до утра лежать у тебя на коленях и говорить обо всём, что вертится в моей голове. Ты выслушаешь. Я знаю.

Привет, пап. Пишу тебе, потому что боюсь позвонить. Мне кажется, ты не ответишь. Последние слова, которые ты мне сказал, снятся мне почти каждую ночь. Ты мне тогда сказал, что это не разумно... не разумно оставить вас и уйти. Не разумно жить не как вы. Не разумно стать одинокой. Почему-то ты решил, что я вас бросаю. Но я не бросаю, пап. Тебя не бросаю. Мне очень дороги те отношения, что у нас были... твоя своеобразная любовь очень многое для меня значит. Я жалею, что не могу тебе это сказать лично... хотя почему не могу? Просто ты, наверное, не хочешь слышать. Не знаю. Я упрямая в тебя.

— Я хочу назвать её Микаэла.
— Ты уверен, дорогой?
— Да.
Ты улыбнулся. Так звали твою первую любовь.

Ты не хотел дочерей. И не единожды мне об этом говорил. Твой старший сын для тебя - мир и Вселенная. В нём будущее твоей семьи. Кто я и Мэгги для тебя? Ты ни разу не сказал, что любишь нас. Такой суровый, жёсткий, уверенный в себе. Ты для меня - пример, ты для меня - стена и опора всей нашей семьи. Так было, есть и будет.

— Папа, я люблю тебя! — мне пять, я вижу в тебе свет и любовь. Ты редко проводишь с нами время, постоянно уделяешь всё сыну. Легко улыбаешься на моё признание. Но не говоришь, что тоже любишь. Так и не научился любить. А мне всё равно. Ты - мой отец, мой мир. Всё детство я была привязана к тебе больше, чем к матери. К суровому, строгому отцу.
— Я тоже люблю тебя, моя Микки, — шепчешь тихо на ухо, когда я уже в кровати. Я уже не слышу, потому что крепко сплю. Но слабо улыбаюсь во сне.

Давай немножко поясню. Ты - серьёзный бизнесмен, который поднял крупный бизнес с колен вместе с сыном. Раньше семья Саншайн была очень богата. Очень влиятельна. Имела много крупных филиалов своей мебельной фабрики по всей стране, но 10 лет назад обанкротилась. Это был крах, мы остались практически ни с чем. И все эти года ты был действительно стеной и опорой, которая не позволяла нам всем пасть духом. Ты жил мечтами и целями. Вместе с сыном работал, много работал, чтобы сейчас пожинать плоды. Ты действительно сделал невозможное, и теперь твой бизнес снова процветает. Твой, не наш. Я уже, видимо, не имею к нему никакого отношения.

Но не всё так хорошо, пап. Ты правда жёсткий, серьёзный человек. У нашей семьи много недоброжелателей, конкурентов и тех, кто хотел бы навредить нам. Возможно, было место покушению, или... а не важно, уже не важно, потому что ты обещал, что твоих детей никто не тронет. Себе обещал. Когда родился твой сын, ты был невероятно счастлив. Когда родилась я и когда родилась Мэгги... ты был испуган. Ты смотрел на нас влюблёнными глазами и понимал, что больше всего на свете ты хочешь нас защитить.

Три поколения Саншайнов жили в нашем семейном особняке и никто ещё не переезжал. Кроме меня. Мы поругались, когда я сказала, что переезжаю. Ты был в бешенстве. Никто и никогда не нарушал этого закона, потому что глава семьи - это и есть закон. У нас всегда были такие суровые правила, и я до сих пор я их не нарушала. Но мне очень хочется свободы, пап. Просто хочется быть собой, а дома мне... душно. Ты всего лишь хотел меня защитить, я знаю. Но прости...

— Не смей ей ничего говорить, Бойс, — ты пил всё время, пока тебе не сказали, что я буду жить. Тогда ты просто расплакался. Через несколько месяцев после моего ухода я попала в серьёзную аварию, мой брат Бойс уверен, что это попытка убийства. Я не помню деталей, но не верю в этот бред. Ты запретил сыну говорить, что часами сидел у палаты, пока я не пришла в себя окончательно. Потом ты ушёл. Мы не общались с тобой и не общаемся. Ты, видимо, надеешься, что хотя бы это меня вразумит, и я вернусь. Я не вернусь. Я думаю, что ты больше не хочешь знать меня и видеть. И не знаю, как тебе больно и что ты каждый день ищешь мои фото на своём смартфоне. Но я очень сильно хочу вернуть тебя. Мою опору, поддержку и стену. Мой мир.

Крис, привет. Знаешь, кто ты? Ты балбес.
Мы познакомились в далеком 2011 году. Ты прогуливался по Стамбулу, шептал Босфору старинные сказки, угощал бродячих кошек свежим люля и очень громко смеялся. Думал, что Босфор, кошки и громкий смех смажут твою рану после смерти близкого человека целебной мазью.

Я же пришла к Босфору, чтобы пообщаться с Богом и сыграть ему новую мелодию. Я была гостьей, которая привезла с собой Библию и не очень понравилась Стамбулу. Мой отец, старший пастор церкви, решил открыть ее филиал в твоем родном городе, чтобы стамбульской христианской общине было спокойнее. А я просто приехала на помощь. Стамбул, кстати, меня так и не полюбил – последующие приезды встречал порывистыми ветрами и скверной погодой.

Позже ты приехал в Сакраменто поступать в университет. Не из-за меня – у тебя были планы до нашего знакомства, а в Турции тебя больше ничего не держало. Я пригласила тебя в гости в церковь – там и остался. До сих пор не знаю, веришь ли ты в Бога – мы не говорим об этом, но стабильно каждое воскресенье вижу тебя в церкви – помогаешь со звуком, иногда подыгрываешь на гитаре. Говоришь, музыка прославления тебя успокаивает.

Твоя поддержка не раз вытаскивала меня из отчаяния. Привил мне любовь к чёрному кофе без молока и сахара – научил варить в турке. Когда с Адель (моей младшей сестрой) происходило какое-то несчастье – нужно было забрать из бара в слюни пьяную или перебравшую с травкой – ты, Крис, первый, к кому я могла обратиться за помощью в три часа ночи понедельника.

Через три года после твоего приезда в Сакраменто и нашей искренней дружбы – мы решили попробовать. Попробовать дать нашим отношениям душ шанс на что-то большее. Что-то большее длилось полгода, за которые мы все больше убеждались, что это было лишним. Ты уважал мои консервативные взгляды – секс до свадьбы невозможен, но учил целоваться.

Когда ты делал мне предложение, мы оба поняли, что этот выбор был изначально неправильным. Позже ты рассказывал, что после моего отказа выдохнул и поблагодарил Аллаха. Мы не разные, мы просто не подходим друг другу. Мы как брат с сестрой, готовые делиться друг с другом всем, но не новая ячейка общества.

А в марте этого года ты узнал из новостей, что я умерла.

Мы познакомились в далеком 2011 году. Ты прогуливался по Стамбулу, шептал Босфору старинные сказки, угощал бродячих кошек свежим люля и очень громко смеялся. Думал, что Босфор, кошки и громкий смех смажут твою рану после смерти близкого человека целебной мазью.

Я же пришла к Босфору, чтобы пообщаться с Богом и сыграть ему новую мелодию. Я была гостьей, которая привезла с собой Библию и не очень понравилась Стамбулу. Мой отец, старший пастор церкви, решил открыть ее филиал в твоем родном городе, чтобы стамбульской христианской общине было спокойнее. А я просто приехала на помощь. Стамбул, кстати, меня так и не полюбил – последующие приезды встречал порывистыми ветрами и скверной погодой.

Позже ты приехал в Сакраменто поступать в университет. Не из-за меня – у тебя были планы до нашего знакомства, а в Турции тебя больше ничего не держало. Я пригласила тебя в гости в церковь – там и остался. До сих пор не знаю, веришь ли ты в Бога – мы не говорим об этом, но стабильно каждое воскресенье вижу тебя в церкви – помогаешь со звуком, иногда подыгрываешь на гитаре. Говоришь, музыка прославления тебя успокаивает.

Твоя поддержка не раз вытаскивала меня из отчаяния. Привил мне любовь к чёрному кофе без молока и сахара – научил варить в турке. Когда с Адель (моей младшей сестрой) происходило какое-то несчастье – нужно было забрать из бара в слюни пьяную или перебравшую с травкой – ты, Крис, первый, к кому я могла обратиться за помощью в три часа ночи понедельника.

Через три года после твоего приезда в Сакраменто и нашей искренней дружбы – мы решили попробовать. Попробовать дать нашим отношениям душ шанс на что-то большее. Что-то большее длилось полгода, за которые мы все больше убеждались, что это было лишним. Ты уважал мои консервативные взгляды – секс до свадьбы невозможен, но учил целоваться.

Когда ты делал мне предложение, мы оба поняли, что этот выбор был изначально неправильным. Позже ты рассказывал, что после моего отказа выдохнул и поблагодарил Аллаха. Мы не разные, мы просто не подходим друг другу. Мы как брат с сестрой, готовые делиться друг с другом всем, но не новая ячейка общества.

А в марте этого года ты узнал из новостей, что я умерла.

Бьёшь раньше, чем успеваешь подумать. Так уж воспитан. Скалишься псом голодным и забитым. Видно, над тобой издевались в детстве. Мама тебя била? Отец в пьяном угаре тушил о твои руки бычки и швырялся табуретами? Не важно. Важно лишь то, кем ты стал. Озлобленным и жестоким. И никто не подумает даже, что через насилие ты пытаешься рассказать свою историю. Показать, что тебе не хватает любви.

Твой дом — съёмная квартира где-то за чертой нормальной жизни. Твоя мать и воспитатель — улица. Отец спился до неузнаваемости, матушка «заботливая» махнула на прощание хвостом кукушки и усвистала в неизвестном направлении. Щенок премилый, но больно кусающий. За хвостом игриво бегаешь, пытаясь руками солнечного зайчика поймать. Понятия не имеешь, как проходишь мимо всех расставленных на тебя капканов. Других в них толкаешь, выходя сухим из воды. Давай больше — ты по ней ходишь. Чёртов сын божий. Да только жизнь над тобой посмеялась.

В лисице своей нашёл спасение, смысл жизни. Стал восьмым хвостом, прибился гадким утёнком к клину ровному лощёных селезней. В господине нашем нашёл верного друга, несмотря на всё его высокомерие. Позволяешь собой управлять тогда, когда сам в этом выгоду видишь. Думать не любишь, это не про тебя. По душе больше кулаками махать да кровь с разбитых костяшек слизывать, зверски ухмыляясь.

Ты — меч в умелых и твёрдых руках. Цепной пёс её величества, кусающий всех, кто на опасно близкое расстояние подойти к ней решится. Она лишь головой качает, смотрит с укором, когда он серым кардиналом за плечом улыбается победоносно. За плечами её ведёте счёт, считаете, что в этой борьбе лишь один останется победителем, пока она медленно заманивает вас в трясину. И вы уже не кажетесь друг другу противными. И отношения эти обращаются нормой. Как нечто само собой разумеющееся.

Проснись уже, самурай. Время ломать кости.

Нам всем - тебе, мне и нашему старшему брату Рэнди - чертовски не повезло с семьей, потому что Джо Моран был монстром, а мы - всего лишь детьми, мать которых оказалась не способна защитить даже себя. Молчать мы научились рано, и детство, проведенное в Фолл-сити, запомнили каждый по-своему. В районе старых ферм на Грейвити-стрит до сих пор стоит наш дом с белой изгородью за садовой дорожкой, как напоминание о том, что снаружи все должно быть безупречно. От отца тебе доставалось больше всего ("неудачник и слабак" - очень скоро ты и сам в это поверил, тщетно пытаясь соответствовать его требованиям), в то время как Рэнди был любимчиком, а от меня просто не требовалось много ("она же девчонка, да?"). Но даже так когда-то мы с тобой были близки, и только сейчас, когда уже ничего нельзя изменить, я понимаю, что в действительности потеряла тебя даже раньше, чем Рэнди не стало.

Немного деталей:
– Фолл-сити - провинциальный городок в двадцати пяти милях от Сиэтла (навеяно атмосферой Твин Пикс, и это прекрасно, если ты знаешь, о чем речь). Аттикус и Ева там выросли, и если Ева уехала, то он живет до сих пор, заботясь о матери и работая офисным клерком в небольшой транспортной компании, куда его устроил отец.
– Джо Моран скончался спустя полгода после нападения на него в нескольких кварталах от дома, так и не раскрытого местными копами. Это критично подкосило его здоровье, но обстоятельства не были выяснены достаточно, и дело просто замяли. Вот только Аттикус отлично знает, что произошло, и в смерти отца считает виноватой сестру. После возвращения домой из академии Куантико, когда Джо Моран в очередной раз поднял руку на их мать, Ева сорвалась.
– Детьми они были ближе, чем когда-либо, но по мере взросления необратимо отдалились друг от друга. Старший брат Рэнди не уделял им внимания в одинаковой степени и о сестре заботился ощутимо больше. В подростковом возрасте я вижу их в разных социальных группах, и это определенно был пик отсутствия взаимопонимания. Ева и Аттикус - близнецы, и если опустить обстоятельства, в которых они выросли, то вообще-то они очень похожи.
– По характеру Аттикус вовсе не слабак, и он мог бы таким не быть, но ему внушали это с самого детства, недооценивая и унижая, в то время как отец для Аттикуса так и оставался примером силы до самого конца. Желание соответствовать чужим ожиданиям слишком сильно в нем укоренилось, чтобы построить нормальную жизнь.
– Когда Рэнди погиб в горячей точке (он был военным и большую часть времени, начиная с их общих с Евой пятнадцати, отсутствовал), Аттикус не был этим убит. Ему было ровно. Тот день, когда семья об этом узнала, стал для Аттикуса шансом заменить старшего брата, но этого, конечно же, не произошло. Ничего не поменялось.
– Мне представляется, что у Аттикуса проблемы с женщинами, как у Евы с мужчинами. Нормальная ролевая модель семьи и отношений у них обоих отсутствует полностью.
– Аттикус способен на агрессию, инфантильные и эксцентричные поступки, имеющие целью что-то кому-то доказать. Сестра нужна ему, как единственное, за что он может уцепиться, манипулируя родственными отношениями и чувством вины (Ева действительно считает себя виноватой), чтобы удержаться на плаву, когда особенно хреново. Аттикус не любит её, не заботится, не считает близким человеком. Ева - причина его разногласий с отцом, которые он никогда не сможет ей простить, источник постоянного дохода и кто-то, кто вытащит из любого дерьма, потому что должен.

касания холодных пальцев горячими следами на коже, толпой мурашек вдоль позвоночника. объятия небрежные, но крепкие, чувственные, пусть маска лица ни одной эмоции не выдаёт. ни один мускул на нём не дрогнет, когда по щекам кровь стекает алая. горячая, как всё внутри тебя, тёмная, как недра души твоей [если бы только она у тебя была]. такой же бесстрастный и во время любовных игр, пока до точки кипения не доходит. тогда ты уже бес страстный, неутомимый и бешеный, подобно псу, которого слишком долго дразнили привлекательной костью, пока он на цепи сидел.

для тебя отношения — игра, любовные испытания, ярмарка тщеславия и всепоглощающей страсти. временное увлечение. почти такое же, как и всё остальное. афина в этом плане такой же подарок. ускользает, подобно утренним грёзам, когда сознание балансирует на грани пробуждения. ты впиваешься пальцами в кожу, прижигаешь сорвавшимися с кончика сигареты искрами. губами прижимаешься, чтобы унять боль, однако следом зубами сжимаешь, чтобы ярче была, насыщеннее. вы в водовороте пылающей неопределённости кружитесь, словно в танце страстном. и один другого за хвост схватить пытается, укусить, сделать больно, ревновать заставить. да только разойтись никак не можете, потому что запутались, переплелись нити ваших судеб, что никак не распутать теперь, ни отсоединить.

ты целишься и палец на курке опасно держишь, она лишь улыбается лукаво, пусть внутренне содрогается от ужаса. непоколебимый, несмотря на то, что самому за неё страшно. на голове у афины яблоко с боками алыми, однако в самое сердце метишь, подобно купидону волю подчиняя. она обезоруживает улыбкой, прикосновением небрежным, но нежным. поцелуем дыхание ворует, чтобы стать твоим кислородом, вызвать зависимость. ты меняешь её, переворачиваешь мир с ног на голову, потому что с твоим уходом ничто не встаёт на свои места. афина на тебя так же влияет. притягивает и отталкивает после минутных объятий, разбивает вазы о стену у самой твоей головы и кошкой в руках извивается, когда пожар истерики подавить пытаешься, не спеша заткнуть поток литературной брани требовательным поцелуем.

нежен только тогда, когда в голове переключатели сдвигаются. сплетаешь пальцы, голову позволяешь на груди упокоить, пока её грудная клетка от дыхания вздымается неровного, постепенно угасает огонёк переживания, уступая место внезапному спокойствию.

ты единственный, кого она так сильно и безвозвратно полюбила. она последняя, кого полюбил ты.

2012 г.
Я прихожу к Сэму. Сэм значительно старше меня. Рослый темнокожий мужчина, который в своё время интересовал Николаса в его темных делах, а потому я оказалась подослана к нему с целью в очередной раз утащить в шкатулку секретов несколько листов с тайным. Ник давно получил то, что ему было необходимо, но несмотря на то, что задача закрыта, я, вопреки указаниям, не прекращала встреч. Они стали чем-то большим, чем просто время с проституткой, пусть Сэм и не прекращал давать мне деньги. Деньги я конечно же брала, потому что единственный способ заработать для меня – секс. Сэм хотел, чтоб я всё бросила, чтоб не продавала своё тело, свои руки, губы, касания, не смотрела на других сквозь пелену густых ресниц, не мазала запахом своего тела их постели. Он погряз в этом болотном омуте, его тащило на дно, как и многих до него, разница только в том, что я пока что продолжала ошиваться рядом.

Я не люблю его. Не уверенна, что вовсе умею испытывать это чувство. Я остаюсь там, где мне тепло, где заботливые руки. В его квартире пахнет деревом и сандалом, в его парфюме четко ощущается ваниль. Мне приятно быть не с ним, нет, около него. Шлёпать босыми ступнями по холодному полу, носить его рубашки на голое тело, закидывать ноги на его колени, задавать каверзные вопросы и подолгу молчать, слушать, впитывать, насыщаться его энергией. Быть сущностью из потустороннего мира, быть неместной, не понятой, быть потерянной, но желанной. Мне нравилось, как он шепчет мне на ухо, как целует плечи, нравилось, как трахает, как держит за волосы, управляется с моим телом, доставляет удовольствие. Нравилось, что ни разу не прогнал, когда ширялась прямо у него в ванной. Для этого сегодня и пришла, ведь, несмотря ни на что, всё равно ни разу не приходила просто так. Сэм это знает, Сэм принимает мои правила игры для того, чтоб продолжать получать свою дозу дофамина. Все мы наркоманы.

- Рут, - он отрывает дверь, застывает, глядя на меня. У меня взгляд волчонка, я страшно хочу пустить по вене, хочу, чтоб мелкая дрожь, пробиваемая внутренний холодом, наконец-то нашла покой. Я бы тоже хотела найти покой, или я вру о том, что хотела бы. Тянусь холодными длинными пальцами к его лицу, едва касаюсь, он смотрит влюблённо и грустно.
- Пустишь? – Сэм прекрасно понимает, что, если пустит меня сейчас, я тут же спрячусь от него за дверью ванной, разогрею на ложке порцию героина, наберу в шприц, шприц в вену, из вены кровь и обратно. Он кивает, проходи. Вероятно, проще жить, когда знаешь, что тот, кто стал тебе важен, убивает себя под твоим чутким взором. Всегда можно вызвать скорую в случае передоза, или вколоть адреналин при остановке сердца. С моим появлением в его жизни, в его аптечке появилось пару ампул на случай необходимого спасения моего существования. От чего-то люди вокруг меня не хотят отпускать мою персону в тот свет, хотя сами мрут с завидной регулярностью. Я юркой кошкой мелькаю в коридоре, скрываясь от его глаз за деревянной дверью. Проделываю нехитрые манипуляции, ощущаю как по телу растекается блаженное тепло, расползаюсь между душевой кабиной и унитазом на теплой плитке с подогревом. Слышу, как он подходит ко мне, тяжело вздыхает, поднимает на руки, укладывает в ванную, раздевает, включает воду. Я доверяю ему. Сэм заботливо сидит рядом, пока я откисаю в ароматной пене. Пена пахнет яблочным пирогом, домом, которого у меня так давно не было. Я глажу его по руке, по лицу, я целую его. Он заботливо мылит шампунем мои волосы. Новая баночка появилась специально для меня. Я думаю, ему просто хотелось смыть с меня других мужчин, оставить в его постели только меня. Меня одну. Сэм укладывает меня рядом с собой на мягкие подушки, заключает в объятия, я прижимаюсь, наслаждаясь контактом. Сэм не трахает меня тогда, когда я под кайфом. Он хочет моего полного присутствия.

Мы проводим с ним вместе два дня. Если остаться на дольше, возможно, я больше не захочу уходить, а значит время сбегать. Оборачиваюсь сонным взглядом к его лицу. Утренние лучи солнца расползаются по комнате, свидетельствуют о новом дне, новом отсчете стрелки циферблата.
- Доброе утро, - тихо мурчу. Он целует меня, нежно, манерно, вкусно, бормочет между губ в ответ:
- Я люблю тебя, Рут.
Меня прошибает электрическим током. Выскакиваю из кровати, ищу своё белье, скоро натягиваю обратно на свою тощую задницу. Сэм в непонимании смотрит на эти лихорадочные метания. В его мире всё было логично, он заботился о женщине, его не пугала его составляющая, он говорил о чувствах, которые до этого проявлял невербально.
- Что случилось? Что с тобой? – он тянется, чтоб схватить мою ладонь, но я её одергиваю. Запах дерева, сандала и ванили стали душить меня, стены квартиры, казавшиеся просторными, давят, солнце слепит, режет глаз.
- Ты всё испортил. Мне пора.
Я хочу сбежать, он ловит меня в дверях:
- Ты никуда не пойдёшь, пока мы не поговорим. Я люблю тебя, Рут, я не жду от тебя ответа сейчас. Останься, - я смотрю не на него, смотрю в сторону, в пол, куда угодно, но не на него, - Пожалуйста, останься.
От его просьбы внутри всё сжимается в тугой узел. Мне нужно сбежать от мужчины, который говорит о том, что любит меня, к тому, что отметелит меня уже за то, что пропала на несколько дней без предупреждения и обратной связи. О, Николас более чем жесток со мной. Возможно, жесток за то, что я проделала с ним те же фокусы, что делаю сейчас для него с другими мужчинами. Руссо плотно держит меня на игле, подкидывает то, что мне необходимо, даёт мне место для жизни и иглу для смерти. Я практически уверенна в том, что рано или поздно его бойня окажется для меня смертельной, Бык заколет меня своими рогами и выбросит, словно псину, где-нибудь в яму среди леса.
- Дай пройти.

Самое главное, что ты о себе должна знать. Ты и твоя дочь, пытаются меня соблазнить до сих пор. Несмотря на то, что я счастлив в браке. Несмотря на то, что между нами что-то было в прошлом. Но как говориться то что хорошо в двадцать лет, в моем возрасте уже зло. Кстати я пишу твоя дочь. И это несмотря на то, что анализ ДНК показывает, что эта девушка моя сестра. Но разве у такой девушки как ты, может родиться дочь от такого бизнесмена как мой отец? Отца у которого таких, как ты Дениз стриптизерш было немерено. Нет, и поэтому для начала разберемся, кто же ты такая Дениз Сванс. Ты родилась в Турции в конце 80 годов. Ты помнишь из рассказов отца, как был военный переворот, во время которого твой отец с правыми взглядами потерял ногу. А ты была отстранена от социальной жизни, как дочь своего отца. Может быть, это и заставило тебя Дениз эмигрировать в Майами. Майами, где у тебя было множество родственников со стороны твоей умершей матери, которые сразу дали тебе понять, что твои действия это только твои действия. И им плевать, как ты будешь зарабатывать себе на жизнь, ведь они не богатые на самом деле были. И именно поэтому еще учась в старших классах колледжа ты стала подрабатывать стриптизершей. Девушкой, которая показывала стриптиз не в клубе, а богатым людям, как мой отец. Людям, который хотели любоваться на молодое сексуальное тело. Но не решались ходить в стриптиз клубы благодаря своему положению. Но ты никогда не была готова «раздвигать ножки» перед всеми подряд бизнесменами. И именно поэтому, ты забеременела от моего отца. Так что тот был вынужден на тебе жениться. Но история из молодости до сих пор за тобой тянется. И поэтому ты знаешь, что нужно мужчинам. И если надо упрочить свою власть в компании мужа, то ты теперь «раздвигаешь ножки» поскольку знаешь, что только так ты сможешь «повязать» всех родственников Свансов Наши отношения с тобой таковы, что ты до сих пор пытаешься залезть ко мне в постель. Но я уже не тот человек, что прежде и отталкиваю тебя. Но мужчина слаб и поэтому ты знаешь, как можно внешним видом соблазнить меня.